от автора:
это было давно и неправда,
два текста из трёх сделаны лет двадцать назад, третий (первый) - недавно.
Всё вместе - законченный этюд на тему.
"....в марте страшно. В марте должно быть страшно"...
Всем лабухам под небом и за небом - посвящается.
Джаз господень
Она:
1.
У меня есть время. Я с тобой поделюсь.
Это будет последний блюз. Разноцветный блюз.
У меня в горсти цветных минут конфетти.
У тебя есть то, за что мне нечем платить.
У меня есть время. Без счета и без разбора.
За стеной артель канитель блестящую тянет.
За окном пустые споры и разговоры.
Канитель становится проводом.
Причина становится поводом.
Легким неводом из небыли достается нужное слово.
Когда наше время придет, оно никого не застанет.
У меня есть время. Тебе нужнее – возьми.
Я ведь все равно упущу минуты сквозь пальцы.
Белый-белый свет стоит стеной за дверьми.
Если сбиться с ритма, блюз становится вальсом.
У меня есть время. Но хватит его
Только на одного.
Он:
2.
Дотянусь растопыренным горлом до микрофона.
На четыре такта пульс, забей на слова.
Время суток - ночь, начало ночного гона.
Ты сказала, что это стриптиз,
Знаешь, девочка, ты права.
Но мой рыжий саксофонист
набирает утром мой номер,
мой рыжий саксофонист
бросает в трубку: "Атас,
семь-пятнадцать, "Маяк",
и чтобы без разговоров.
И я не могу сказать ему,
что я - пас.
Я ору, шепчу, ударник лупит и плачет,
барабану что - он пуст, ему все равно.
При такой раздаче, да нам бы чуток удачи
...и на полоктавы не строят басы с фоно,
а нам все равно.
Всем - все равно.
Слова не находят смысла.
реки - берега,
губы - других губ.
В пустоте, слепоте, у креста как на кресте
на роскошных дымах заводских труб -
только соло саксофониста.
Это уже не звук
это подобие звука.
Гитара вырывается из рук.
Девочка...
гитаре ведь тоже хочется - телом вдребезги об асфальт,
ей ведь тоже плачется, девочка,
да так, что столбы топорщатся
вдоль дороги, уводящей назад
домой.
Наплевать.
Запрокинуть голову: благодать,
с неба - вода.
Кровь отпустить по воде
убегать.
И очнуться в траве,
среди мяты и болиголова.
Небеса здесь такие, что птица не тронет зенит -
умирают, не долетев.
Тронуть горлом, чуть нараспев,
имя твое, имя ветра и суеверия.
И уснуть на траве.
...а рыжий орет и воет,
корчится смятая музыка, чуть жива.
Он в ударе сегодня, это дорого стоит,
завтра дождь пойдет и все это нахрен смоет,
завтра будет завтра.
Постой,
я успокоюсь.
Ты сказала, что это джаз.
Знаешь, девочка, ты права.
Что нам слова?
Тем более - что нам звуки.
Дай мне руки
а лучше - губы
никогда ещё
никогда
не был близко так
так далеко в заповедной этой стране.
У тебя две кожи - твоя и куртки,
сбрось ту, что внутри, подойди ко мне,
девочка.
А он дорвался на славу:
во все стороны хаер, брызжет огонь с волос,
он скурил всю дурь и вылакал всю отраву,
и вот ему вштырило, вот оно - началось.
Джентельмены, не бойтесь, трогайте дам руками
ваши потные дамы пахнут водой "Нана".
Будьте буддами, панками, гопотой, дураками,
но кончился снег на небе - пришла весна.
Музон закончился
начинается джаз.
Мы приветствуем вас!
Только не бросайте на пол окурки.
Главное, дядя, это попасть в струю...
Ну что ты машешь "капустой"? Спою я, спою.
Что тебе? "Мурку"? Да вот тебе "Мурку"...
Плачет по мне городская дурка.
Слушай, как я ещё стою?
Только с ритма сбиваюсь,
Бью вторую и третью долю такта,
Что уж там, так сойдет.
Бог прикроет грех так что черт не заметит,
Ты же видишь, девочка,
что у ребят приход.
Все пройдет.
Отболеет время-калека,
Отпоют по нам, отсвистят похоронный блюз.
И за этой весной – ты слышишь, девочка? – лето.
Следом зимы. Белые. Белые зимы.
Я уже ничего не боюсь.
Потому что рыжий взял эту верхнюю ноту,
Такую что выше кажется и нельзя.
А они стоят столбами как идиоты.
У них появились лица. На лицах – глаза.
У слепой души не бывает такого взгляда.
Дело сделано, девочка,
он порвал этот зал.
Мой рыжий саксофонист.
Он должен играть, потому что надо,
и он будет играть.
До конца, до свистка, до калитки ада.
И сквозь веки сочится свет,
сквозь доски эстрады,
сквозь подошвы кроссовок
прет живая трава.
И мы будем играть, девочка, а расплата
подождет до утра на углу городского сада.
Ты сказала, что будет дождь.
А знаешь, ведь ты права.
Они:
3.
Это блюз. Всего-навсего – белый блюз.
Никто не бывает один.
Это тьма наждаком у щеки.
Во мраке перед рассветом
так легко забывают стучать сердца.
Как часы, что некому завести.
Как птицы из тесных клеток.
Но никто не бывает один.
Никто не бывает один
под рукой творца.
Это джаз.
Джаз бессонных твоих ночей.
Чужая девочка тянет свою сигарету,
Чужой коридор упёрся в балконную дверь.
Уходи.
Пока жив и в силах – успей уйти.
Мы считали шаги до конца.
Мы платили за газ, воду и свет.
Мы не знали цены свету.
Но знали – никто не бывает один.
Никто, никогда не бывает один
под рукой творца.
Это снег.
Не везде ещё стаял снег.
В марте страшно.
В марте должно быть страшно.
И от крыши до звёзд
столько же, сколько от звёзд до крыши –
мы считали шаги, мы знаем.
Но здесь, у крыльца
мы застыли, боясь спросить.
Будто не знаем ответа.
Но это ведь так и есть:
никто не бывает один.
Никто, никогда, нигде не бывает один,
И мы все - под рукой Творца.
это было давно и неправда,
два текста из трёх сделаны лет двадцать назад, третий (первый) - недавно.
Всё вместе - законченный этюд на тему.
"....в марте страшно. В марте должно быть страшно"...
Всем лабухам под небом и за небом - посвящается.
Джаз господень
Она:
1.
У меня есть время. Я с тобой поделюсь.
Это будет последний блюз. Разноцветный блюз.
У меня в горсти цветных минут конфетти.
У тебя есть то, за что мне нечем платить.
У меня есть время. Без счета и без разбора.
За стеной артель канитель блестящую тянет.
За окном пустые споры и разговоры.
Канитель становится проводом.
Причина становится поводом.
Легким неводом из небыли достается нужное слово.
Когда наше время придет, оно никого не застанет.
У меня есть время. Тебе нужнее – возьми.
Я ведь все равно упущу минуты сквозь пальцы.
Белый-белый свет стоит стеной за дверьми.
Если сбиться с ритма, блюз становится вальсом.
У меня есть время. Но хватит его
Только на одного.
Он:
2.
Дотянусь растопыренным горлом до микрофона.
На четыре такта пульс, забей на слова.
Время суток - ночь, начало ночного гона.
Ты сказала, что это стриптиз,
Знаешь, девочка, ты права.
Но мой рыжий саксофонист
набирает утром мой номер,
мой рыжий саксофонист
бросает в трубку: "Атас,
семь-пятнадцать, "Маяк",
и чтобы без разговоров.
И я не могу сказать ему,
что я - пас.
Я ору, шепчу, ударник лупит и плачет,
барабану что - он пуст, ему все равно.
При такой раздаче, да нам бы чуток удачи
...и на полоктавы не строят басы с фоно,
а нам все равно.
Всем - все равно.
Слова не находят смысла.
реки - берега,
губы - других губ.
В пустоте, слепоте, у креста как на кресте
на роскошных дымах заводских труб -
только соло саксофониста.
Это уже не звук
это подобие звука.
Гитара вырывается из рук.
Девочка...
гитаре ведь тоже хочется - телом вдребезги об асфальт,
ей ведь тоже плачется, девочка,
да так, что столбы топорщатся
вдоль дороги, уводящей назад
домой.
Наплевать.
Запрокинуть голову: благодать,
с неба - вода.
Кровь отпустить по воде
убегать.
И очнуться в траве,
среди мяты и болиголова.
Небеса здесь такие, что птица не тронет зенит -
умирают, не долетев.
Тронуть горлом, чуть нараспев,
имя твое, имя ветра и суеверия.
И уснуть на траве.
...а рыжий орет и воет,
корчится смятая музыка, чуть жива.
Он в ударе сегодня, это дорого стоит,
завтра дождь пойдет и все это нахрен смоет,
завтра будет завтра.
Постой,
я успокоюсь.
Ты сказала, что это джаз.
Знаешь, девочка, ты права.
Что нам слова?
Тем более - что нам звуки.
Дай мне руки
а лучше - губы
никогда ещё
никогда
не был близко так
так далеко в заповедной этой стране.
У тебя две кожи - твоя и куртки,
сбрось ту, что внутри, подойди ко мне,
девочка.
А он дорвался на славу:
во все стороны хаер, брызжет огонь с волос,
он скурил всю дурь и вылакал всю отраву,
и вот ему вштырило, вот оно - началось.
Джентельмены, не бойтесь, трогайте дам руками
ваши потные дамы пахнут водой "Нана".
Будьте буддами, панками, гопотой, дураками,
но кончился снег на небе - пришла весна.
Музон закончился
начинается джаз.
Мы приветствуем вас!
Только не бросайте на пол окурки.
Главное, дядя, это попасть в струю...
Ну что ты машешь "капустой"? Спою я, спою.
Что тебе? "Мурку"? Да вот тебе "Мурку"...
Плачет по мне городская дурка.
Слушай, как я ещё стою?
Только с ритма сбиваюсь,
Бью вторую и третью долю такта,
Что уж там, так сойдет.
Бог прикроет грех так что черт не заметит,
Ты же видишь, девочка,
что у ребят приход.
Все пройдет.
Отболеет время-калека,
Отпоют по нам, отсвистят похоронный блюз.
И за этой весной – ты слышишь, девочка? – лето.
Следом зимы. Белые. Белые зимы.
Я уже ничего не боюсь.
Потому что рыжий взял эту верхнюю ноту,
Такую что выше кажется и нельзя.
А они стоят столбами как идиоты.
У них появились лица. На лицах – глаза.
У слепой души не бывает такого взгляда.
Дело сделано, девочка,
он порвал этот зал.
Мой рыжий саксофонист.
Он должен играть, потому что надо,
и он будет играть.
До конца, до свистка, до калитки ада.
И сквозь веки сочится свет,
сквозь доски эстрады,
сквозь подошвы кроссовок
прет живая трава.
И мы будем играть, девочка, а расплата
подождет до утра на углу городского сада.
Ты сказала, что будет дождь.
А знаешь, ведь ты права.
Они:
3.
Это блюз. Всего-навсего – белый блюз.
Никто не бывает один.
Это тьма наждаком у щеки.
Во мраке перед рассветом
так легко забывают стучать сердца.
Как часы, что некому завести.
Как птицы из тесных клеток.
Но никто не бывает один.
Никто не бывает один
под рукой творца.
Это джаз.
Джаз бессонных твоих ночей.
Чужая девочка тянет свою сигарету,
Чужой коридор упёрся в балконную дверь.
Уходи.
Пока жив и в силах – успей уйти.
Мы считали шаги до конца.
Мы платили за газ, воду и свет.
Мы не знали цены свету.
Но знали – никто не бывает один.
Никто, никогда не бывает один
под рукой творца.
Это снег.
Не везде ещё стаял снег.
В марте страшно.
В марте должно быть страшно.
И от крыши до звёзд
столько же, сколько от звёзд до крыши –
мы считали шаги, мы знаем.
Но здесь, у крыльца
мы застыли, боясь спросить.
Будто не знаем ответа.
Но это ведь так и есть:
никто не бывает один.
Никто, никогда, нигде не бывает один,
И мы все - под рукой Творца.
@темы: техническая лирика
